Живут во мне воспоминания. Из истории села Сеитово

Любимой едой на поминках были для нас компот и сладкий пирог. Для меня - еще рыбник! Тут я была в выигрышном положении всегда: бабушке, как читальщице, за работу давали еще и домой пирогов.

Посуды было мало. И потому компот часто ставили в большой миске и все оттуда «чулюпали» ложками. Ложки были деревянные (иногда сильно обгрызаны) или «люминевые». Собравшиеся взрослые много молились, пели молитвы. Нас иногда заставляли тоже петь, но незнакомые и трудно воспринимаемые слова не запоминались. Хотя, мы, наверное, старались. В школе за это журили, но не сильно.

На Рождество все добросовестно учили «Рождество твое, Христе Боже наш. Во сиянии мира, света, разума...». Вставали раненько и бегом в каждый дом. Пока Рождество «не прославишь», деньги не давали. Обычно это были копейки: 2, 3, 5, 10, 15, 20. Можно было «наславить» рубля полтора - два. Шли в магазин. Как сейчас помню: на пять копеек можно было купить полтора пряника (не удивляйтесь, продавец их резала на две, четыре частички). А сегодня наши внуки, правнуки к этим сладостям совершенно равнодушны.

Больше всего мы любили Пасху. Накануне, ровно в полночь все село напряженно вслушивалось в тишину. Вскоре с самой высокой точки, горы Крутушка, раздавались выстрелы из ружей. Это и означало приход праздника – Воскрешение Христа.

К тому времени на праздничном столе у нас стояло большое блюдо с накрашенными луквенными перьями, яйцами. Перед образами бабушка, встав на колени, молилась. Встав с колен, она брала яйца и укладывала их на тябло перед иконами. При этом обязательно шептала самое заветное: до самого последнего своего часа она ждала с фронта своего сыночка Пашеньку. А потом христосовалась со мной, крестила и целовала меня и маму. Наверное, и меня она благословляла каждый год на долгую и счастливую жизнь. Умерла моя бабушка, когда ей было 76 лет.

Думаю, что именно так в пасхальную ночь было в каждом сеитовском доме.

Перед Пасхой дом преображался. Пол выскабливался до желтизны, окна, самовар, иконы - все блестело! Нам шили ситцевые платья, покупали сандалии и носочки, яркие ленты. А утром толпы девчонок и мальчишек обходили дом за домом, христосовались. На Пасху всегда была яркая солнечная погода. Набрав яиц, мы усаживались где-нибудь в кружок и уплетали их за обе щеки.

К этому дню в разных концах села ставили высоченные «козлы» - качели. В нашей части села они стояли у Носова и Сафронова (Кизилева) домов. На них качались старшие, а нас, мелких, качали в последнюю очередь. Взяв в руки вожжи, двое сильных парней начинали раскачивать качели. Иногда, самые отчаянные парни, делали солнце... Зрелище это было не для слабонервных. Качели я не переношу до сих пор.

Время стирает многое из памяти, но эти картинки, будто только увиденные, живут во мне. Деревенскую мельницу тоже помню. Она стояла в поле, за селом. Ее называли по имени хозяина - Страхова. Мама ходила туда молоть зерно. Меня тоже брала с собой, везли на санках. Крылья равномерно вращались на ветру, приводя в движения жернов, белым ручейком текла мука. А рядом, весь в белом, бородатый мельник. Это не из кино или книжки, это из реальной жизни.

Зимой, получив разрешение бригадира на короткий «передых» в работе, собравшись человек пять-шесть женщин-вдов, впрягались в санки шли в поле, собирать оставшуюся от ометов солому. Или, прихватив топоры, отправлялись за валежником на Мазарскую гору. Идут-идут, соберутся в кружок, поплачут, попричитают о своей горькой вдовьей доле и снова в путь. А там уже и не понять, то ли песню затянули, то ли снова плач. Иногда брали и нас, детей. Но с нами только проблемы. То хнычем, что устали, то проголодались. Мамы сажали нас на салазки и везли своих «помощничков». На всю жизнь запомнился случай, когда наши груженые санки, перевернулись и, кувыркаясь, устремились с горы, а под ними оказалась мама. Слава Богу, все обошлось. Мама об этом забыла, а я помню до сих пор. И каждый раз, вспоминая, не могу сдержать слез.

Вдов в селе было много. Только на нашей улице Татьяна Лисина с четырьмя детьми. Работала она техничкой и истопником в школе и все мы ее звали - маманя. А дальше: вдовы Ронжиных. Буду называть их так, как когда-то звало все село: тетя Соня, Нюрочка, Марюша. Кучумовы Санюра, Марья, Козлова Софья, Пятинина Тоня... И у всех дети, малые и большие. Их надо было кормить, учить.

Тогда, после войны, основная сила на селе - бабы. Конечно, я поняла это позже и даже попробовала написать об этом. Приведу несколько строк из стихотворения:

«...Возвратились с фронта мужики

Кто больной, кто вовсе без ноги.

Так и приходилось быть вдове

Самой главной силой на селе».

А ведь это на самом деле так было. Учетчики, бригадиры, счетоводы – мужики, вернувшиеся с фронта. Это они с вечера «наряжали» баб на работу. Сколько горьких слов выслушивали они от вдов, чьи мужья сложили свои головушки на поле брани.

На нашей улице все собирались в доме Андрея Кучина (тоже фронтовика, бригадира тракторной бригады). Пока ждали бригадира, все слушали, как я (по просьбе женщин) читаю вслух «Молодою гвардию». На наряд старались прийти пораньше и, если бригадир дядя Леша Алексеев заходил, громко хлопая дверью, на него «шикали». Трудились за «палочки» - трудодни. Их надо было выработать обязательно.

А вот о некоторых моих земляках хотелось бы вспомнить особо. Николай Иванович Рагузин (Гвоздев) - незаменимый сельский кузнец. Кузня стояла возле речки. Мимо нее была проложена тропинка от Вагина моста, по берегу речки до молзавода. Так что мы часто бегали туда смотреть, как дядя Коля раздувает меха, ловко управляется с молотом (в селе всех взрослых мы называли «дядя», «тетя»). Казалось бы, слово это, указывало на кровное родство. Но, наверное, на Руси было всегда так: в деревнях, селах уважительно, по-родственному, относились к каждому взрослому. Дядя Коля нас не прогонял. Мы любили смотреть, как подковывали лошадку. Очень ее жалели. Лошадь загоняли в стойло (четыре столба), привязывали и начиналась у кузнеца работа. Николай Иванович - фронтовик. Но повоевать пришлось всего ничего. Попал новобранец под Ленинград, на Синявинские болота, мясорубка, да и только. В первом же бою получил тяжелое ранение: ногу вывернуло на девяносто градусов. Долгое скитание по госпиталям, а потом врачи вынесли вердикт: отвоевался, солдат, мы сделали все, что могли. Так и вернулся инвалидом. А ведь было ему чуть за двадцать, а впереди вся жизнь. Кому он, инвалид, нужен? Но судьба подарила ему замечательную девушку Клавдию. Высокую, статную, красивую. Всю жизнь душа в душу прожили, двоих замечательных детей воспитали Татьяну и Алексея.

Позже, о таких как он, напишут:

«Вспомним о тех,

Кто командовал ротами

Кто умирал на снегу.

Кто в Ленинград

Пробирался болотами,

Горло ломая врагу...»

Другого кузнеца в селе я не помню. Волоча ногу, он шустро управлялся в своей кузне, мастерски овладел профессией. Готовил к севу нехитрую колхозную технику: лобогрейки, сеялки, бороны, плуги. Редкая хозяйка не пользовалась услугами кузнеца. То косу «отбить», то таганку- треногу сделать, то косарь... Светлая ему память. В архивных документах читала, как бережно относился район к кузнецам, как организовывались группы из подростков, чтобы перенимать их опыт. 

Всю послевоенную жизнь проработал возчиком Николай Михайлович Лабутов - «северок», «северный». В этом году он, последний ветеран села, ушел в вечность. Защищал Ленинград на Ладоге, строил Дорогу жизни возле крепости Шлиссельбург (Орешек). Судьба сыграла с ним злую шутку уже после войны. Попал в сталинские лагеря на Крайний Север. А вернувшись, женился на славной девушке Александре (Сане), дочке вдовы, известной доярки Быковой Варвары Никифоровны и счастливо прожили жизнь, воспитав троих детей.

С гордостью говорю о тете Варе. Она была участницей Всесоюзной выставки передовиков сельского хозяйства в Москве. В семейном архиве Лабутовых бережно хранился снимок делегатов из Татарии пятидесятых годов, среди которых и моя знаменитая землячка.

Тонишка пошла по стопам матери. Стала дояркой. Тогда, в шестидесятые-семидесятые эта профессия была наиболее востребована. А фамилии сеитовских доярок Масловой, Федулиной, Лабутовой, телятницы Седовой не сходили со страниц районной газеты.  

О каждом жителе моего села можно рассказывать бесконечно, впрочем, как и любого другого. Тогда как-то немодно что ли было выпячивать их, простых тружениц, вдов солдат Великой Отечественной. И не отмечали их заслуги, и не приглашали в школу, и статуса «вдова» у них тоже не было. Они просто жили, храня верность своим мужьям.

«...А годы шли, катились с горки

И май шумел своей листвой.

Лишь с фотографии, как прежде,

Муж улыбался молодой.

Она пред ним, как пред иконой,

Вставала утром всякий раз

О чем тревожилась, тужила

Вела бесхитростный рассказ...».

Анна Алешина, Екатерина Быкова, Александра Храмова... Бесконечный список не только фамилий, а главным образом, вдовьих судеб.

... Конечно, мы как могли помогали своим мамам. Весной и летом на нас были прополка грядок, мы наперегонки бегали в Кучин овраг, расплескивая воду из ведер, поливая огород. Ходили на полдни доить коров, собирали скотину, пасли гусей, смотрели за цыплятами и никаких возражений! Слово мамы - закон! А нам так хотелось в лапту, скакалки, штандыр поиграть, искупаться в Шише, наконец, почитать любимую книжку. Конечно, убегали, чего-то не успевали сделать, а потом за это крепко доставалось.

Валя, Нина Ронжины, Валя Кучумова часто брали меня в Крутушку за орешником. (Им топили печи). Девчонки все довоенные, старше меня, сильнее. Мне не хотелось от них отставать и потому «беремя на моем горбу» было таким, как у них.

Столько всего осталось в памяти и вырывается наружу, что диву даешься. Мама часто удивлялась: все ты помнишь. А я, правда, помню и живу с этим. И хочу, чтобы нынешнее поколение знало, как мы росли, во что играли, как стремились учиться, как любили читать, какие спектакли и концерты ставили в сельском клубе, как Новый год встречали...

Кстати, о новогоднем празднике. Зимние каникулы и елку ждали с нетерпением. Из марли мамы шили платья снежинкам. Мальчишки были зайчиками, волками, медведями, у кого на что хватало фантазии. Но Баба - Яга, Кощей, Леший были обязательно. Дедом Морозом был неизменно Федор Иванович. На праздник приглашали гармониста. Их в селе было несколько - дядя Саша Маслов, Анатолий Храмов, Федор Пятинин (к сожалению, других не помню). Танцевали «польку-бабочку», «краковяк», «яблочко». Ну и конечно, «барыню». Игрушки на елке сплошь самодельные. Их делали дома и на уроках труда, используя при этом даже яичную скорлупу. Из покупных – картонные зайцы, звездочки, елочки, фонарики.

Родители с умилением смотрели на нас волновались, когда мы забывали строки стихотворений, а зачастую и сами вставали в круг. Пакеты новогодние тоже дарили. Были они сшиты из газеты и разрисованы цветными карандашами. Самое ценное в пакете - горстка грецких орехов и яблоко (часто подмороженное). Остальное - пряники, печенье, конфеты.

В каждом доме была лампа семи или девяти линейная. Она висела обычно над столом. Если надо было выйти во двор, зажигали (вздували) фонарь. Свет в Сеитове появился с постройкой на речке Шиш местной электростанции. Это уже шестидесятые. Подавался он только в темное время суток. Работал там Геннадий Ронжин - сын солдата Петра, погибшего при защите Ленинграда, и Нюрочки (о ней я уже упоминала). Геннадия и его сестру Валентину мать выучила и вывела в люди одна. Сын - механизатор, дочь - воспитательница в детском саду. К большому сожалению, никого из них уже давно нет. Но память жива. Постоянным электричество в Сеитове стало в 1963 году. Тогда-то и стали появляться приемники, проигрыватели, а улицы села были сплошь освещенными. Чего не скажешь сегодня, спустя пять десятилетий.

После войны пределом для мальчишек было ФЗО или школа механизаторов в Чебоксе.

Первым, о ком заговорили в селе, как об «ученом» человеке, был Анатолий Косарев. Его отец - дядя Петя Косарев, прошел всю войну, был шофером, имел несколько благодарностей от Главнокомандующего И.В.Сталина. Большая семья дождалась своего героя. Анатолий родился задолго до войны. Последней, послевоенной была Шура, моя одноклассница. Все в семье были красивыми, у девушек Галины, Нины, Шуры - густые длинные волосы, заплетенные в толстые косы. Что касается Анатолия, то он всегда приезжал домой в длинном черном пальто и шляпе, чем сильно выделялся среди сверстников. Своей красоты, стати он не утратил до последних лет жизни. Он стал профессором философии, защищался в Болгарии, в Софийском университете. Работал в КГУ. Последнее место работы - Энергоинститут. На одном из юбилеев района он был почетным гостем.

Виктор Иванович Удалов - сын солдата Ивана Савельевича. Он выучился на инженера, Владимир Александрович Настапов - сын солдата Александра Максимовича, стал кадровым военным, стали учителями Анастасия Ронжина, Антонина Козлова, Любовь Удалова. Их отцы также сражались за Родину и счастливую жизнь своих детей.

Тех, кого я назвала, ставили всегда в пример нам, ими гордились. Наверное, есть и другие, но эти в моей памяти. Буду рада, что кто-то из читателей, моих земляков, меня дополнит, поправит.

Через село проходила главная дорога района - большак Казань - Ульяновск, соединяя наше село с остальным миром и крупными городами. В тридцатые годы его вымостили булыжником, подняли полотно. Это было одно из первых решений совместного заседания бюро РК КПСС и Исполкома народных депутатов нового Верхнеуслонского района. Дорога - это жизнь. Обошла она в середине семидесятых Сеитово стороной и стало «хиреть» село. А тут еще и хрущевские нововведения, и утопия о беззаботной жизни при коммунизме, где «каждому по потребности». А село оно исстари кормило страну и жило по своим законам. Разве можно в деревне без своего молока, мяса, огорода?

Сначала села объединили - Сеитово и Макулово, затем Сельсовет, библиотеку закрыли, следующей на очереди была школа. Не стало для сельчан работы и подались сеитовские семьи искать лучшей доли в Осиново, Нижнекамск, Челны, Паратск, Юдино. Сегодня их дети внуки, выйдя на пенсию, слетаются в родные гнездовьям, но поздно. К великому сожалению. Давно уж никого из села не провожают учиться в институт, ни служить в Армию. В связи с этим, не могу не напомнить еще об одной очень замечательной традиции жителей моего села: проводы в армию. Получив повестку, призывник, обходил всю родню. А вечером, с друзьями, собирались в родительском доме. И пели извечное:

«Последний, нонешний денечек

Гуляю с вами я, друзья.

А утром, рано, чуть светочек,

Заплачет вся моя семья...».

И конечно же - «Как родная меня мать, провожала!».

Утром, одевшись во что похуже (в Армии все дадут), сложив провиант в вещмещок, выходил новобранец из дома. Тут уж собиралась вся улица. Стояла полуторка. Мы, дети, перегоняя друг-друга забирались в кузов, поближе к куче чурок, чтобы бросать их в трубу машины.

Старики, степенно поучали завтрашнего солдата, как вести себя, как исполнять приказы командиров и т.д. Женщины постарше, плакали, обнимая парня. И хотя время было мирное, они-то помнили, как провожали сынов на войну. Если удавалось, делали фотографию на память. (На этом фото проводы в Армию моего двоюродного брата Юрия Павловича Козлова, сына солдата, пропавшего без вести в Елецком котле в декабре 1941 года). А воспитал его, как родного, фронтовик дядя Петя Канунов. Который, как ни странно, женившись на нашей снохе Анне (жене Павла), до конца своих дней мою бабушку называл уважительно - мамаша. Вот такие отношения между сельчанами были нормой.

Большая процессия двигалась по улице, пополняясь новыми людьми. И так шли до местечка Первая долинка. Тут уж окончательное прощание. Слезы, наказы, неумелые и несмелые поцелуи любимой девушки, обещания ждать. И вот будущий солдат, попрощавшись и с нами, занимал место в кузове машины. А из толпы кто-то из девушек уже пел под гармошку:

«Ах машина, ты машина,

Сатана железная,

Увезла ты, укатила

Моего любезного».

Долго еще стояли земляки, провожая парня служить в родную Армию. Горестно вздыхали те, кто по тем или причинам не мог идти на службу. Такие парни были не в почете у девушек.