Жан Миндубаев. Из цикла «Мое Верхнеуслонье». Михалыч, с высокого берега

О, как знаменита она была, когда по этому маршруту регулярно ходил «Волгарь» - знаменитый паром ледокольного типа и шведского происхождения! Ведь все волжское правобережье было связано с ним - ибо он, кроме людей, брал на свой борт еще и десяток грузовиков. Помнится, очередь автомобилей тянулся в те годы к пристани аж с верхушки верхнеуслонской горы…
А уж сколько раз я пересекал Волгу на «Волгаре»- не счесть! Со сколькими людьми познакомился!
И вот с этим человеком свел меня в те уже давние годы верхнеуслонский паром….
…Был тихий день бабьего лета. Желтые листья тянулись по воде чуть ли не до середины реки; рыбацкие лодки валялись на песке вверх днищами; над берегом стоял печальный запах осеннего леса, запах разлуки; дрожала в безветрии тоненькая осина - у деревца чуткая душа, ее не обмануть прощальным теплом осени...
А рядом - шум, говор. Вереница машин тянулась к реке. Переправа. Споры шоферов. Кто-то хотел проскочить без очереди. Атмосфера накалялась.
Тут появился на дебаркадере плотный улыбающийся человек. Поднял руку, сказал негромко: «Чего расшумелись? Вон ребятенок от вас отвернулся, стыдно ему».
И от скупых этих слов незаметно улеглись страсти. И вот уже угощают друг друга сигаретами самые горластые спорщики. И полный порядок на переправе. Ревет охрипший гудок. И пошла тяжелая посудина по имени «Волгарь» наискосок через реку. От городского берега к сельскому.
Мы остались на пристани вдвоем. Улыбчивый человек протянул левую руку - пустой рукав правой был заправлен в карман плаща. Представился:
Шарипов, начальник переправы. Высыпал из кармана папиросы, попросил: «Зажги спичку». Затянулся.
Месяца два еще походим, - сказал неизвестно кому. - А то и больше. В пятьдесят пятом, помню, рейс в декабре делали.
...Тогда уже лежал на Волге припорошенный первым снежком лед. И паром «Волгарь» - старый пароход- не отходил от родной пристани. Жался под ледяным ветром к ее шершавому боку, словно хотел схорониться от промозглых ночей, от волжской волны, застывавшей ледяными кружевами на бортах. Конец сезона, ледостав. Но для старого парома это был еще и конец его жизни - вынесла ему приговор суровая комиссия: на списание, в расход.
Капитан уже не надеялся на свой ход, подумывал о ледокольном буксире, чтобы отвести старого служаку на вечный покой. Накануне, приняв сотню пассажиров на борт, паром так и не дошел до причала на другом берегу. Не хватило силенок пробить лед. Пассажиры сошли прямо на ледяной панцирь и, подняв воротники от ветра, двинулись через реку. А паром побрел задним ходом назад, восвояси, и была в этом молчаливом отступлении горечь невыполненного долга.
Капитан ждал приказа на зимовку, а пришлось идти снова на правый берег. В ночь. В ледяное крошево. Уже была снята вся судоходная обстановка на плесе, а паром пробирался через Волгу на ощупь, глухо пробовал льдины на прочность. Он делал это из последних сил потому что в селе, на том берегу, в беспамятстве металась женщина, которую надо было срочно доставить к врачам. У старого парома в глубине его изношенного сердца оказалось достаточно тепла, чтобы совершить этот последний рейс...
С того дня, когда я услышал эту историю, не раз мне многократно пришлось встречаться на пароме с Михалычем. Однажды он обронил:
Все замечательных людей ищешь? О героях, ударниках строек, о космонавтах, конечно, необходимо в первую очередь писать. А вот о пароме напечатаете? Нет, наверное. Мы ведь движения вперед не имеем. На месте топчемся. Туда-сюда, от зимы до зимы. В тихий час случайные мысли в голову лезут: «А удалась ли жизнь, Михалыч? Иной в твои годы по лесенке жизни высоко поднимается. А ты все паромщик. Берег высокий, должность низкая».
Однако поглядывал Михалыч с хитринкой: не за чистую ли, мол, монету, слова мои принимаешь. Михалыч из тех, кто не себя на фоне работы любит, а делу - громкому ли, обыденному ли - предан.
В Как-то прибыл к нам один деятель. Где только не побывал от Чукотки до Бендер. И матросом служил, и в старшинах ходил, и в официанты нанимался. Перекати-поле. Я, говорит, столько повидал, что тебе, Михалыч, даже в беспокойном сне не виделось. А я ему отвечаю: у меня, брат, сон спокоен, не суетлив, волноваться мне ни к чему. Биография моя складывалась правильно...
Биография у него, как он сам говорит, началась с того дня, когда в суровую военную годину пригласили его, совсем еще молоденького активиста, в обком комсомола и сообщили, что предстоит ему дорога...
Фашистов бить? - смекнул Паша.
Нет, учиться, - сказали в обкоме.- Учиться бить.
Так Павел Шарипов оказался в военной школе. А бить фашистов ему пришлось уже за линией фронта, в партизанских лесах Брянщины, куда он был заброшен со своей группой. Там и закончились бои для Павла Шарипова. Ранение в руку. Потом ампутация. Долгие месяцы на госпитальных койках. Демобилизация.
Он не только не отступил перед ударами судьбы, столь жестокими в молодые годы, но и шел упрямо вперед. Поступил учиться в речной техникум, сел за книги. Здесь, на реке, была вся его прошлая и будущая жизнь. С той поры более четверти века служил он Волге.
Знаешь, о чем больше всего в госпитале мечталось? -спрашивает Михалыч. - Прийти к причалу, сесть на тумбу, глаза закрыть и слушать, как волны в борта бьют...
Так он и сделал.
Утром, когда ударил по воде малиновый луч солнца, шел берегом Волги бывший солдат. И глаза его были такими хмельными от счастья, что укоризненно покачивали головами встречные прохожие: «Раненько испил чарку, служивый, раненько...»
А Михалыч в ту ночь всего-навсего пригоршню волжской воды хлебнул.
В жизни начальника переправы событий увлекательных действительно маловато. Каждый день одно и то же: ранний подъем, завтрак и - на Волгу. Для него, как и для любого волгаря, Волга прежде всего работница. Он вырос на ней.
«Здешний я. С высокого берега».
Высокий берег - правый. Крутой, лесистый- Друг за другом тянутся здесь большие села: Верхний Услон,Нижний Услон, Ташевка, Шеланга, Моркваши,. Здесь испокон веку растут волгари. Павел Михайлович загибает пальцы: «У Игната - сын в капитанах, у Макея - два брата матросы, у тети Клавы - муж тридцать лет на реке. Есть в доме мужик - значит водник...»
Из поколения в поколение передается здесь привязанность к профессии речника. От отца к сыну от деда к внуку. Не отсюда ли в характере Павла Михайловича такая основательность, ясность жизненного уклада? Мне почему-то верится во взаимосвязь характера человека и мест, где становление его происходит.
А душа волжанина - вот она, нараспашку. Трудолюбивая, спокойная, на чужое горе и радость отзывчивая. Подтверждение тому - еще одна история, рассказанная Михалычем.
Подходит и парому человек. Срочно надо ему попасть в Буинск - это сто верст с лишком от переправы. Рассчитывает на попутную машину. А в ту сторону ничто не едет. Идет время. Волнуется парень. Смотрит: неподалеку моет свой мотоцикл какой-то парень. Подходит к нему:
Здравствуй! Не подвезешь до Буинска?
Не могу. Дела здесь. А что?
Вот так - парень провел по горлу ребром.
A caм водишь ? - подумав, переспросил мотоциклист. - Когда вернешься? Через день? Ну, я еще в городе буду.
А у того не было при себе никаких документов, кроме водительских прав. Он вскочил на мотоцикл и был таков. Добрался до Буинска, сделал свои дела, едет обратно. Перед самой переправой не повезло ему, упал, вывихнул руку. Два дня отлеживался. Волновался: наверное, владелец мотоцикла его уже жуликом считает.
А чего волноваться? - удивился тот, получая мотоцикл обратно.- Разве ты обо мне плохо подумал? Тоже, чай, волжанин...
Мне вспоминается…На услонском берегу грузится паром. От машин на палубе не протолкнуться. Ползут по сходням запыленные, проделавшие длинный путь по проселкам грузовики-работяги.
Здравствуй, Степан Кузьмич, как жизнь молодая?
Благодарствую, Павел Михайлович, долгонько не виделись.
Неторопливый обстоятельный разговор начинается. Переправа не только мост между двумя берегами. Это мост между человеческими душами. Вряд ли она была бы такой без Павла Михайловича.
Михалыч, а я на днях твою рынду в музее видел.
Шарипов отводит глаза. Рында - корабельный колокол - с того старого парома, который пробивался сквозь лед в свой последний рейс. Михалыч прощался с ветераном, как с близким другом.
Сколько лет вместе штормовали горевали, песни пели. Вся река знала: подал голос «Волгарь» - значит конец зиме, значит жизнь на реке началась.
Много лет хранил Павел Михайлович свисток «Волгаря», его корабельный колокол. Потом приехали из краеведческого музея, забрали. Реликвия. «На тебе, - говорят, - одному дорог старый паром. Все волгари о нем помнят. Зло люди забывают быстро, добро помнится всю жизнь».
..Клонилось солнце за лесистый холм. Пересчитывла дневную выручку кассирша в своем закутке. Забрел на огонек бакенщик-пенсионер. Ничего не случилось в тот день. Только перевезли сотни две машин, народу полтысячи. И вчера было то же, и позавчера. Скучна жизнь на переправе?
Здесь мой причал и здесь мои друзья... Слышал, поди, песню? Хорошая песня, душа волжская в ней живет...
Однажды свиделись мы с Шариповым в конце апреля. Веселый, за горелый уже, сидел он возле своей будочки.
А я купальный сезон открыл!
Не рановато, Михалыч?
И я считаю рано, да что делать, коли бракоделы перила плохо закрепили. Осматривал причал, да так и полетел прямо промеж льдин.
Михалыч улыбается добродушно.
Вечерело. Все меньше и меньше автомобильный хвост у парома. Павел Михайлович рассуждал вслух:
Старик «Волгарь» всего десять грузовиков на борт принимал. Через два часа рейс делал. И бывало, с недогрузом. А нынче автомобили час туда-сюда ходят. По двадцать машин берут, а очередь все не убывает…. Шибче покатилась жизнь. Намного шибче.
Где-то к середине ночи опустел тогда причал. Было тихо. Пустынно. Дремотно, Только откуда-то из немыслимой шири - а может, с того берега или с лодки - доносится:
Течет река Волга,
Конца и края нет...