Странное время Сергея Кудряшова

Сергей Кудряшов

странное время

богов сгубила скука; в пустоте дымится

раскаленная реторта, рождая новый хаос, но

никто не ловит демонов; простор для насекомых;

шуршащие песочные часы возводят бесконечные

барханы; оставшись без присмотра, ойкумена как

зеркало копирует себя, устав от повторений;

явный сбой в запущенном когда-то механизме

икона времени – настенный календарь;

горячечным метаниям творца пришла на смену

логика дизайна; холодный глаз с расчетливой

рукой используют фрагменты озарений, из

выхаркнутых легких пополам с сердцами

составляя натюрморты; секрет полишинеля:

ничего нет интересней селфи в миг паденья

и время сдвинулось; и плавною дугой легли огни

вечернего трамвая; и облегла эпоха меловая

чудовищ вроде нас; и вот нагой беспечно

улыбается изгой, сын ряски и лягушки,  в ушах его

ракушки, акулий зуб на шее, все прочее в

траншее; мы вымрем, безусловно, как они; не

будет электричества, огни пребудут роскошью,

придет эпоха тренья, и чудный мир, теряя

ускоренье, с ленцой в лице покатится к концу и

лопнет, как пузырь, в последнем акте без

фейерверка с музыкой в антракте, и будет эта

смерть ему к лицу; и только в фугу звукового фона

средь шума бесконечного дождя ворвется хрип,

когда жена вождя, скучая, тронет ручку патефона;

лизни дождинку на ее щеке, почувствуй

незнакомый привкус соли; узнай, что можно

плакать не от боли, но от теней на сером потолке;

что может шелест тростниковой ночи сказать

душе… ведь будет же душа? любая, хоть сродни

летучей мыши, она сорвется из пещерной ниши и

затрепещет, крыльями шурша; и мир очнется

вновь

но он не хочет

жизнь рушится, подобно гобелену с усеянной

улитками стены, сминая замок, озеро и утку,

являя взгляду каменную кладку и мумию дворецкого; с

какой из двух сторон была ее изнанка? кто ткал

ее, тот знает, где обманка: она была

единственной – тоской, отчаяньем и верой без

остатка, сулящей разоренному рассудку щемящие

несбыточные сны, подмену громоздящей на

подмену

и все-таки единственной, пока над строчками

летит моя рука

но все сгубила скука: ничего не выдумать, все

было в самом деле; стесненный ум стремился к

мелкой цели; ручные львы с повадками гиен,

вервольфы новых дней, мы захотели

решительных и быстрых перемен; сырая мгла и

сумрак подворотен, шпалерами висящее белье,

кирпичные подрамники полотен – пародия на

всякое жилье – оставили размытый отпечаток в

двух-трех фотографических слоях и комментарий,

полный опечаток; и растворились в пляшущих

тенях

стань статуей с отколотым запястьем,

бессмысленные выкатив глаза за горизонт, за

атмосферу, за прижимистым недостижимым

счастьем, изобразив любительский балет

мы верим только мертвым и вослед им

обращаем наши монологи, но не в стремленьи

что-то доказать и в прописях судьбы расставить

точки; ушедшие ни в чем не упрекнут, они в

местах, где больше ни страданий, ни радостей,

теперь им все равно, и нам за них придумывать

ответы, хотя б за тем, чтоб не сойти с ума,

коснувшегося края их молчанья

загни листок в разделе примечанья на тех, кто

сжег мосты на рубеже с весельем обреченных, и

уже

ни прошлого, ни будущего нет; и души наши,

жалуясь друг-другу, в пространстве, не имеющем

примет, скитаются по замкнутому кругу; как угли,

не сгоревшие дотла в костре залитом, но еще

шипящем, вверяя деловитые тела заботам о

насущном настоящем; и время, что сквозь пальцы

утекло, косится исподлобья виновато, завешивая

ветошью стекло безмолвного слепого

циферблата